(ГП/ДМ, NC-17, слэш, часть 9)
 
 
Драко поднялся с кровати, подошел к зеркалу. В последнее время он следил за собой из рук вон. Мантия помялась, лицо казалось выцветшим, под глазами залегли тени. Челка постоянно прилипала ко лбу, волосы потускнели. Папа бы не одобрил. Он одернул мантию, выпрямился и отправился к отцу.
 
Когда Драко вошел, Люциус лежал с открытыми глазами. Воздух в комнате все еще дрожал от поддерживающей магии, пахло зельями и свежим бельем. Отец медленно моргнул и перевел тяжелый взгляд на сына. Тот тихонько присел на кровать. Они молчали, по стеклу едва слышно шелестел дождь. Драко вспоминал, как в детстве, по утрам, стучался к отцу в комнату, чинно выслушивал короткое «Войди», шмыгал в приоткрытую для него дверь и приближался к высоченной кровати. Папа взмахивал палочкой и медленно левитировал сына на постель. И когда тот касался нагретого отцовским теплом одеяла, можно было играть – в «домик», или «шарики» – или попросить почитать книжку с движущимися картинками. А еще, если у отца было хорошее настроение, он вручал Драко свою палочку и показывал простенькие заклинания – вроде Акцио или Агуаменти. Стихийная магия проявилась у Драко очень рано, и он с детства знал, что станет великим волшебником – как папа.
 

 
Люциус изучал его из-под полуприкрытых век.
 
- Нам нужно поговорить, сын. – Ставший неожиданно острым взгляд поразил. – Должен заметить, ты плохо выглядишь.
 
Драко подавил приступ раздражения. Хотелось по-детски обиженно и непочтительно огрызнуться – на себя бы посмотрел. Пальцы отца с неожиданной силой сжали руку.
 
– Перед твоей матерью я уже извинился. Надеюсь, ты простишь меня.
 
Драко вскинулся, впился глазами в бледное лицо.
 
– Что ты несешь?!
 
Люциус усмехнулся:
 
– Я не собираюсь умирать, если именно эта мысль – причина твоего безобразного поведения.
 
– Прости…
 
– Не перебивай. – Голос Люциуса, обычно сильный, сейчас звучал тихо и надтреснуто. – Мне тяжело говорить, ты же знаешь. Хорошо приложил меня Поттер. Северус придумал Сектумсемпру, чтобы Поттер оттачивал ее на Малфоях. Надо будет рассказать, он оценит.
 
– Папа… Профессор умер.
 
Люциус отпустил ладонь сына и сложил руки на груди.
 
– Не факт.
 
– В каком смысле?
 
– Ты меня так и будешь перебивать? Общение с Золотым мальчиком плохо сказалось на твоих манерах.
 
– Извини.
 
Драко задыхался. Его сейчас не трогало возможное сумасшествие отца, хотя для кандидата в Мунго Люциус слишком остро смотрел. Все-таки это был Поттер. Мысль стучала в голове – изувечил, изуродовал…
 
– Мне надо было рассказать тебе сразу, как только я все это затеял. Но ты так уверенно отвергал возможность дружбы с Поттером, что я позволил обвести себя вокруг пальца. Если бы я знал, что вы сблизитесь, то действовал бы иначе. Не перебивай, – Люциус сверкнул глазами. – Не перебивай, – повторил устало. И продолжил:
 
- На случай, если Северус… у Северуса будут серьезные проблемы, он завел себе убежище. Хранителем тайны сделал меня. Я посредственный окклюмент. Поэтому Северус заставил меня забыть, где находится его дом. Но я точно знал, что спусковой крючок воспоминаний – в одной из его книг. Магловских книг у Северуса было немного, поэтому найти не составляло бы труда. После эпизода в Хижине его тело исчезло. Я проверял.
 
Отец замолчал, откинувшись на подушку. Потом приподнялся и призвал со столика один из фиалов. Медленно, не морщась, выпил его содержимое. Драко всегда восхищало, как Люциус «держит лицо» – даже сейчас, перед сыном. Ни отвращения, ни раздражения – хотя Драко знал, насколько мерзкие ощущения вызывает восстанавливающее зелье.
 
– Когда огласили завещание, – продолжил отец, – я был уверен, что быстро найду убежище – следовало только просмотреть все книги. Увы. Когда я появился в кабинете Северуса, там уже работали авроры. Потом мне показали оставшиеся мелочи. По словам МакГонагалл, еще раньше там побывал Поттер и унес большую часть вещей. Я пробовал выкупить у маленького мерзавца хотя бы книги. Даже унизился до объяснений, почему прошу и чем мне они дороги. Получил совершенно хамский и, к сожалению, очень предсказуемый отказ.
 
– Эти люди, что пытались влезть к Поттеру, – медленно спросил Драко, – это ты их нанимал?
 
– Не знаю, о ком конкретно ты говоришь, но я в ответе только за троих, – с достоинством ответил Люциус. – Причем двое из них обломали зубы о защиту. Мальчик действительно сильный маг.
 
– Я знаю, папа. Я знаю. Как ты проник в дом?
 
– Я анимаг.
 
Драко молча анализировал информацию. Потом поднял на отца взгляд:
 
– И ты молчал.
 
– Это мое личное дело.
 
– Я так и подумал.
 
– Не дерзи отцу.
 
Повисла тягостная тишина. Люциус прикрыл глаза, и Драко взмахнул палочкой, уменьшая яркость светильников.
 
– Спасибо. Пойми. Поттер написал, что желает приобрести коня, я понял – такой шанс упускать нельзя. Требовалось быстро все обдумать, еще быстрее действовать. Я действительно не знал, Драко, что у тебя получится подружиться. Прости.
 
Видно было, как Люциус устал.
 
– Почему ты решил, что книги у Поттера?
 
– Либо там, либо в Гринготтсе. Банк я проверил. Гоблины мне… кое-что должны. Его дом остался последней надеждой. Мерлин! Ну почему он вернулся так рано!
 
– Он тебя застал за обыском?
 
– Нет, я все нашел. Закружилась голова, и я какое-то время был дезориентирован, пока информация проникала в сознание. Поэтому я не услышал шагов. Портключ был у меня наготове. К счастью.
 
– Понятно. Я не знаю, что сказать, отец.
 
– Тогда лучше помолчи.
 
– Поправляйся.
 
Драко склонился над Люциусом и поцеловал его в щеку.
 
– Если что – я буду у себя. Мне нужно подумать.
 
– Сын.
 
Люциус смотрел на него пристально, изучающе.
 
– Северус жив. А вы разберетесь.
 
Драко кивнул и вышел из спальни, тихо притворив за собой дверь. Прислонился спиной к обитой деревянными панелями стене, ощущая затылком гладкий лак. Он не простил Поттера, но, по крайней мере, понял. И что дальше? Объясниться, что он ни сном, ни духом, как последний хаффлпафец? А потом гордо хлопнуть дверью? А смысл? Драко представил себе эту беседу и стукнулся затылком о стену. Но рано или поздно разговаривать придется. Хотя бы потому, что у него теперь есть отличный предлог увидеться с Гарри – и даже быть уверенным, что встреча состоится.
 

 
Прошла неделя, а Гарри так и не помирился с Гермионой. Хуже того, появлялся Рон и весьма недвусмысленно порывался набить ему лицо. Но Гарри был настолько жалок после очередного использования магии, что друг потряс его за грудки и ушел, плюнув. А напоследок пообещал, что если Гарри еще раз накричит на Гермиону, то он, Рон, не посмотрит, что магический герой – жертва грабежа, и начистит таки «золотую» морду. А Гарри уныло размышлял, когда Гермиона превратилась из «своего парня» в девушку, которую друг изо всех сил защищает и оберегает.
 
«Ты повел себя как последний мудак».
 
Гарри мысленно спорил с Гермионой, снова и снова доказывая ей, что есть вещи, которые он никогда не простит и простить не может. Вся его жизнь была следствием предательства, и кому, как не ей, знать, куда завело родителей Гарри доверие к Петтигрю. Вспомнил, каких усилий ему стоило не напомнить о Роне и Тремудром турнире.
 
«Ты повел себя как последний мудак».
 
Гермиона, конечно, очень много сделала для него. Гарри сейчас понимал, как зарвался. Обоих Малфоев надо было, поймав с поличным, сдать в Аврорат. Кингсли бы порадовался, чем уж там. Стыдно признаваться, но именно из-за реакции Шеклболта Гарри не заявил о проникновении в дом. В свое время он решительно отказался от предложенного Кингсли сопровождения, а также от любой помощи, навязываемой ему Министерством и Авроратом. Он яростно отстаивал право принимать собственные решения, доказывал самостоятельность и забыл о необходимости разумного сотрудничества.
 
А просить помощи теперь – все равно что признать себя побитым щенком или облажавшимся самоуверенным сопляком. Кем он, собственно, и был. Но Шеклболту об этом знать не обязательно. К тому же, Гарри сомневался, что дело только в Кингсли. Почему-то он воспринимал произошедшее как глубоко личное дело между ним и Малфоем-младшим. На Люциуса было откровенно плевать.
 
«Ты повел себя как последний мудак».
 
К Тонксам не ходил, стойко придерживаясь версии о магическом гриппе, симптомы которого Гермиона выписала на пергамент и заставила заучить наизусть. Он долго боролся с собой, пока, наконец, не решил прямо попросить Андромеду выяснить, что происходит у Малфоев. Она посмотрела чуть рассеянно сквозь зеленые языки пламени и покачала головой. Все, что Гарри удалось из нее выжать – она беспокоится за сестру. Во время разговора Гарри сам не заметил, как перешел на Малфоя-младшего, и прикусил себе язык после вопроса о самочувствии Драко. После чего разозлился то ли на нее, то ли на себя и поспешно закончил беседу.
 
«Ты повел себя как последний мудак».
 
Сейчас Гарри понимал, что на самом деле его – именно его, Гарри Поттера – никогда не предавали. Пустяковые ссоры с Роном – трагедия? А отказы Гермионы дать списать трансфигурацию или ее угрозы рассказать МакГонагалл о прогулках после отбоя? Смешно. Гораздо больнее осознавать, что человек, за такое короткое время умудрившийся стать чуть ли не твоей половинкой, сделал это только ради возможности проникнуть в дом во время его, Гарри, отсутствия… Это было… больно. Гарри осознал – в душе он все тот же мальчик из чулана. И смертельно боится остаться один. Настолько боится, что всегда заранее бросался на любого, кто мог его оставить – и именно поэтому не сходился близко ни с кем. За исключением Драко.
 
«Ты повел себя как последний мудак».
 
Гермиона должна была понять. А вместо этого она чуть ли не прямым текстом заявила, что Гарри сам во всем виноват. В принципе, он согласен. Его предупреждали. И она, и Кингсли. Но Гарри, который раньше никого не допускал к себе ближе чем на метр, наплевал на все, о чем они говорили. Почему-то хотелось верить Малфою, и сейчас он копался в себе, размышляя, где прокололся, не увидел фальшивку и позволил заморочить себе голову. И не находил. Беспокойство Драко за отца казалось искренним, отношение к Гарри – честным. Тем более, что прекрасно чувствовалось, как оно менялось – от вынужденного общения до теплой, почти нежной покровительственной приязни, которую Малфой демонстрировал в последнее время хоть и нечасто, но регулярно – и это радовало. Гарри постепенно открывал совсем другого человека. Более того, он втайне гордился, что Малфой допустил его в свой крошечный, очень узкий круг тех, кого звал семьей – кому позволял трепать себя по голове, чьему обществу он, несчастный параноик, доверял настолько, что мог напиться и заснуть, не беспокоясь о безопасности и… о черт. С кем они целовались, тесно обнявшись на неудобной кушетке. В который раз вспомнилось легкое, невесомое ощущение чутких пальцев у себя на затылке, язык, раздвигающий его губы и настойчиво ласкающий рот. Как по всему телу прошла жаркая волна возбуждения, такая острая, что на какое-то время разогнала алкогольный туман – и как Гарри прижимался к худощавому мускулистому телу, как ловил ответную дрожь возбуждения... Все эти мысли заканчивались одинаково – он поворачивался на бок, протягивал руку вниз, а после долго лежал без движения, пока сперма не засыхала на животе и пальцах. Потом шел в душ и долго стоял под обжигающим потоком воды. А еще Гарри дико, чудовищно и совершенно неприкрыто скучал – тосковал так сильно, что хотелось лезть на стену.
 
«Я повел себя как последний мудак». Эта мысль окончательно поселилась в сознании, вытеснив все прочие. То, что ему надо лечиться от вспышек агрессии, Гарри, благодаря Гермионе, понял. А вот как и о чем говорить с человеком, на которого набросился и едва не покалечил, Гарри представлял плохо.
 
А еще до него, к ужасу и стыду, дошла, наконец, простая истина – Малфой-младший имел свободный доступ в дом. А значит, мог найти почти все, что угодно. Не привлекая Люциуса.
 
«Я повел себя как последний мудак».
 
Когда в пламени камина появилась обиженная Джинни, желавшая сообщить Гарри, что он мелкий засранец, эгоист и подлец, пользующийся людьми, только когда они нужны ему, а потом посылающий всех нахрен, решение сформировалось окончательно и бесповоротно. Он согласился со всеми претензиями, признал, что вел себя как скотина, поклялся больше так не поступать и – одним движением отключил каминную связь. Ему надо было подумать.
 

 
На следующий день Гарри вдруг понял, что все свои судьбоносные поступки он обдумывает катастрофически недолго – от ухода с Хагридом до последнего сражения с Вольдемортом. И, самое главное, ему еще не приходилось жалеть о принятых решениях. Разглаживая пергамент, он пытался успокоить отчаянно колотящееся сердце. Которое, к тому же, словно норовило провалиться куда-то в желудок, из-за чего Гарри подташнивало. И нет, он совсем не волновался. И руки совсем не дрожали, пока писал Драко записку с просьбой о встрече. Но как только сова с крепко привязанным к лапке пергаментом скрылась за окном, пальцы начали самопроизвольно выбивать на столешнице дробь. В голову полезли мысли о том, что весь его героический пыл по преодолению самого себя не имеет никакого значения, потому как Драко просто испепелит послание сразу при получении. И вообще он не вспоминает о Поттере. Даже рассуждения о том, что Малфою выгодно продолжать с ним общаться, не приносили Гарри облегчения – за последнее время он слишком хорошо узнал слизеринца и понимал, что все их общение изначально строилось на взаимном интересе друг к другу, даже если они объясняли его себе корыстными мотивами.
 
Размышления прервало хлопанье крыльев. Сова подлетела, вцепилась острыми коготками в край стола и неохотно протянула лапку с письмом. Короткая записка. «Поттер. Сегодня я планирую весь день провести дома. Ты можешь зайти в любое время до двенадцати ночи. ДМ». Написанная на обратной стороне его же пергамента летящим почерком с четко выписанными буквами, она жгла руки. Гарри бросил пергамент, вытер вспотевшие ладони о джинсы, на мгновенье замер, перебирая в памяти все, что собирался сказать Драко – и шагнул в камин, произнеся название мэнора.
 
Домовой эльф пискнул, низко поклонился и вопросительно уставился круглыми навыкате глазами.
 
– Гарри Поттер к Драко Малфою, – произнес Гарри традиционную формулу.
 
Домовик исчез почти без хлопка, а через секунду появился вновь – Гарри не успел даже оглядеться. Эльф потряс полупрозрачными ушами, что-то пропищал взволнованной скороговоркой и отскочил в сторону. Гарри расценил это представление как приглашение и двинулся за домовиком. Они шли по бесконечно большой комнате. После чего вступили на широкую лестницу. Портреты на стенах неодобрительно смотрели на гостя, некоторые дамы неприкрыто разглядывали Гарри в лорнеты, а крошечная собачонка с групповой картины растявкалась оглушительно и звонко. За ней загомонили дамы, раскричались павлины. Мужчины в строгих фраках начали успокаивать своих спутниц… Если кто-то из обитателей мэнора и не знал, что в поместье гости, то сейчас о его присутствии осведомлен, похоже, весь Уилтшир. Меньше всего Гарри хотел встретить Люциуса Малфоя. Он еще не решил, как относиться к отцу Драко. Где-то глубоко засел гнев, причем гнев, не связанный с самим Гарри. У Малфоя-старшего всегда хорошо получалось загребать жар чужими руками. Ловя от тети Андромеды проскакивающие подробности о состоянии Люциуса, Гарри все больше приходил к какому-то странному примирению с собой – что бы ни двигало Малфоем, свое он получил, и даже с избытком. Это совершенно иррациональное чувство правильности происходящего долгое время не давало Гарри покоя, но потом он просто махнул рукой и сосредоточил все мысли на Драко. При воспоминании о нем в животе болезненно и тягуче заныло, а Гарри не заметил, как их с эльфом путь кончился. Тяжелая резная дверь открылась неожиданно легко.
 
Драко стоял напротив окна и смотрел устало, слегка настороженно. Косметические и восстанавливающие чары – это, конечно, хорошо. Но они не скроют потухший взгляд, упрямые складки в уголках губ и тоненькую жилку на виске, бьющуюся часто-часто. Гарри поглубже вдохнул и произнес:
 
– Привет.
 
– Добрый день, Поттер.
 
– Я пришел извиниться перед тобой.
 
Драко молчал, просто смотрел на него, словно искал какие-то ответы в его лице. Потом кивнул. Гарри засунул руки в карманы, измученно прислонился спиной к дверному косяку и продолжил:
 
– Я серьезно, Драко. Понимаю, что не так просто, когда тебя чуть не изувечили, но… мне сейчас очень хреново. Я был неправ. Я… черт, Драко, я хочу помириться. Пожалуйста. Клянусь, я… в общем, хочу сказать, что я… мне… Прости.
 
Гарри беспомощно смотрел на безмолвного Малфоя, позабыв все слова, которые планировал сказать. Когда он обдумывал речь, все казалось простым и логичным –извинится перед Малфоем, объяснит, что послужило причиной его поведения, расскажет, как важно для него доверие Драко, осознает, что предал его – и с достоинством примет любой ответ. Даже если это будет Петрификус Тоталус и путешествие в подвалы Малфой-Мэнора с последующим Круциатусом.
 
Но Драко молчал, и Гарри чувствовал все большую беспомощность. Проклятье, определенно, выдержать было бы намного легче, чем этот немигающий, ничего не значащий взгляд. Когда тишина из напряженной превратилась в гнетущую, Драко шевельнулся. Гарри с удивлением понял – с того времени, как было произнесено последнее слово, он так и простоял, не двигая ни единым мускулом. Малфой прошел вглубь комнаты и показал на кресло.
 
Они сидели друг напротив друга и молчали. Гарри украдкой разглядывал острые черты Малфоя и вспоминал, как тот выглядел, когда влетал в его камин. Драко похудел – и очень устал. А еще он чуть не потерял отца. Стало понятно одно – что бы ни натворил Люциус Малфой, Гарри будет молчать. Ради Драко. Некстати вспомнилась Гермиона с упреками в том, что надо было пойти навстречу Люциусу. Или хотя бы прочитать его последнее письмо, а не швырять запечатанный пергамент в огонь.
 
Драко пошевелился. Появление домовика прошло едва замеченным – только красиво сервированный столик, возникший словно из ниоткуда, говорил о том, что в комнате побывал кто-то еще.
 
Малфой разлил вино и отсалютовал бокалом:
 
– За примирение.
 
Его слова доходили до Гарри медленно. Он протянул руку к вину, поднял бокал и застыл, переваривая услышанное. Чувствуя, как расплывается в самой идиотской улыбке из своего арсенала. Никаких упали друг другу на грудь – этого от Малфоя не дождешься. И никакого прощения. Но примирение – это даже больше, чем Гарри смел надеяться. Это аванс. Кредит доверия, который он и так почти исчерпал. И на этот раз он ничего не испортит.
 
– За него.
 
За то время, пока Гарри общался с Малфоем, он научился ценить хорошее вино. В компании с Драко было приятно и даже увлекательно изучать изысканные букеты вин, делиться ощущениями от выпитого напитка. Это вино было достойно момента.
 
Когда Гарри решился спросить Драко о самочувствии, тот лишь улыбнулся, откинув голову на кресло и открыв выступающий кадык.
 
– А твой отец? – рискнул, наконец, Гарри.
 
Драко только вздохнул.
 

 
Что ответить Поттеру, смотрящему на него щенячьими глазами, с этим выражением бесконечного смирения на лице? Сказать, как запутался и не знает, что делать? Еще год, даже полгода назад он бы разорвал на части человека, посмевшего причинить боль хоть кому-то из его семьи.
 
Как люто ненавидел Поттера в школе, выжигая сердце этой ненавистью: за посаженного в Азкабан отца, за слезы матери, за собственные ужас и боль. Сейчас он чувствовал только растерянность. Две силы тянули его в разные стороны. На одной чаше весов – верность роду, на второй – честность к другу. Первая кричит – род всегда прав, даже если это не так. А без второй он просто не сможет жить. Его учили, что верность роду – единственно правильный выбор. Только почему который день гложет чувство мучительной неправоты? И сейчас, глядя на Поттера, Драко понимал, что в жизни есть не только род – узкие границы, маленький мирок. Но и кто-то не менее важный.
 
Или рассказать, как подогнулись ноги, когда получил его письмо? И стоял, наверное, вечность, прежде чем сообразил, что нужно дать какой-то ответ. И что пергамент никак не призывался, идти в кабинет не хотелось, все время казалось, что сова его не дождется и улетит, а он упустит что-то важное. Как сведенной рукой призвал перо и нацарапал на обратной стороне пергамента почерком, достойным гриффиндорца, ответ, отправив с ним сову. И когда она улетела, вдруг пожалел, что не оставил пергамент у себя.
 

 
Поттер, безмолвный и напряженный, со сведенными плечами, явно все еще ждал ответа. Он сидел поникший, как магловский воздушный шарик. Хотелось обнять, погладить по спине, сказать какую-нибудь глупость вроде «Все будет хорошо»… Гарри тихонько, украдкой ерзал, обхватывал обеими ладонями бокал с вином, всматриваясь в рубиновую жидкость, отставлял бокал в сторону, пряча кисти под мышками, словно грел их.
 
Время от времени Гарри кидал на него быстрый, жадный взгляд. Но сразу же отводил глаза.
 

 
Драко поймал себя на необычном чувстве неуверенности. Ему казалось, любое неудачно выбранное слово разобьет, сломает такую хрупкую тишину, равновесие, которое они сейчас отыскали почти наощупь, слушая одно лишь молчание друг друга.
 

 
– Все совсем плохо, да?
 
Вопрос Поттера словно толкнул под ребра, заставил прийти в себя. И Драко принял решение.
 
– Сейчас ему намного лучше. Не буду клясться, Гарри, что ничего не знал. Я понимаю, ты вряд ли мне поверишь. Но… в общем, мне понадобится время, чтобы забыть о случившемся.
 

 
Драко говорил медленно, тщательно выбирая каждое слово. Он хотел, чтобы Гарри понял, как ему тяжело сейчас, и ни на чем не настаивал.
 

 
– Я тебе верю. Я придурок. Сейчас расскажу, как было. – Поттер одним глотком осушил бокал. А Драко, к своему удивлению, даже не почувствовал досады. С каких пор привычки Поттера из раздражающих превратились в милые?
 
– Ты уверен, что мне это надо знать?
 
– Уверен. Не перебивай, ладно? – Гарри снял очки и положил на столик, сразу став выглядеть моложе и ранимее. – Твой отец хотел выкупить какие-то вещи Снейпа. Я ему отказал. Последнее письмо вообще не читал, был уверен, что там, кроме оскорблений, ничего… – Гарри осекся. – В общем, я его сжег.
 

 
Драко слушал, как он рассказывает о событиях на Хэллоуин, и удивлялся. Удивлялся наивности Поттера, ловкости отца, везучести – на этот раз снова Поттера. И он. Между двух жерновов. Гарри говорил сначала деревянным голосом, потом осмелел. О том, как привел в собственный дом Люциуса и представил домовикам – и только из-за одного этого ему, Гарри Поттеру, поделом. О том, как расстроился в Годриковой Лощине, услышав, что Драко его обманул, и аппарировал домой раньше времени. О том, как увидел Люциуса и сначала принял за него, Драко. И о том, что плохо помнит дальнейшее.
 
А когда закончил речь, покусал губу и выпалил, посмотрев прямо в глаза:
 
– Почему ты сказал, что весь день просидишь в Гринготтсе? Ты ведь был на Диагон-аллее.
 
– Почему я сказал, что просижу весь день в Гринготтсе? – переспросил Драко, чувствуя себя очень глупо. И действительно, Мерлин разбери, почему?
 
Память начала с бешеной скоростью переливать воспоминания назад, возвращаясь к холодному дню Всех святых. Живот словно затопили солнечные лучики, которые согрели его изнутри, залили теплом каждую клеточку тела. И вместе с памятью медленно, очень медленно, тоненьким ручейком в голову просачивалось понимание. Какой же Поттер все-таки идиот.
 
– Я действительно планировал пробыть в Гринготтсе до вечера. Но гоблины отменили встречу. Утром. Я решил тебя не дергать – все равно ты занят.
 
Хотелось улыбаться. Тугой комок обиды, сидевший в груди в последние дни и причинявший боль намного более сильную, чем любые раны, нанесенные его телу или тем паче – гордости, никуда не исчез. Но теперь Гарри стал ближе и понятнее. И это принесло успокоение. Глупый гриффиндорец.
 
- Ты просил меня в свое время заняться твоими финансами. Я решил зайти к одному из наших поверенных, он ведет, в основном, дела матери. В общем, мы подготовили несколько инвестиционных программ для тебя. Секунду…
 
Драко взмахнул палочкой и призвал увесистый ящик из бюро. Покопавшись в нем, он извлек несколько крошечных свитков, положил на стол.
 
– Здесь все. Программы, описания, примеры расчетов доходности, договоры…
 
Поттер надел очки и сразу превратился в самого себя – далекого, самоуверенного мага. Обманчивое впечатление близости, родившееся, когда он снял свои стекляшки, прошло.
 

 
Гарри смотрел на такого спокойного, рассудительного Малфоя, Малфоя в красивой мантии, с уверенными движениями. Слушал приятный, хорошо поставленный голос. И чувствовал отчаяние. Что-то безвозвратно ушло из их отношений – быть может, теплая легкость или мягкий сарказм? Разговор напомнил Гарри путешествие по тонкому льду. Вежливые фразы, долгие паузы. Еще немного – и они начнут раскланиваться. Его тянуло к Драко, тянуло чудовищно – хотелось обхватить лицо ладонями, выдохнуть в воротник… он сам не знал, что хочется выдохнуть. Только когда еще они будут доверять друг другу настолько, чтобы это стало возможным?
 
Пергаменты оказались той последней каплей, которая подкосила Гарри. Он одним движением сгреб бумаги и вскочил:
 
– Мне пора.
 
Драко кивнул и тоже поднялся. Щелкнул пальцами.
 
– Проводи мистера Поттера к камину.
 
И только когда Гарри оказался дома, сообразил, что они так и не договорились о новой встрече.
 
 
Пухоспинка